Но вот в чём беда: история – это уже действительно настоящая наука. Причём – наука точная, не приемлющая, как известно, ни сослагательного наклонения, ни сиюминутных конъюнктурных интерпретаций в угоду социальному заказу ныне власть имущих. Исторический факт упрям и обнаружит себя рано или поздно, со всей беспощадностью разрушая нагромождения домыслов, вымыслов и трактовок, построенных на его искажении или замалчивании.
Как любая точная наука, история требует и системного, научного подхода, и глубокого исследования изучаемого предмета, и анализа обнаруженных вещественных свидетельств. Для подтверждения гипотезы или теории необходимы не празднословные рассуждения на околонаучные темы, а плотная работа с архивными документами и материальными памятниками. А это, конечно, труд. Причём – большой труд и не всегда благодарный. Иногда, найденный в архивах документ или обнаруженный на полках хранилищ предмет в состоянии перечеркнуть многолетние усилия, полностью изменив фактологию и ,соответственно, объективную историческую картину, куда не впишется уже заявленная исследователем концепция. А переделывать концепцию и весь объём проделанной работы с учётом вновь открывшихся обстоятельств - ни у каждого хватит сил и мужества. Проще порассуждать на общие культурологические темы, блеснуть знанием красивых, умных слов и объяснить миру, что такое хорошо и что такое плохо с точки зрения автора. Это ничего, что в таком исследовании не будет содержаться практически никакой ценной с научной точки зрения информации. Главное – имя на обложке!
Слава Богу, с изобретением «искусствоведения» исчезла необходимость заниматься наукой. «Учёному-искусствоведу» предоставляется самое широкое поле для витиеватых рассуждений о том, что, по его мнению, имело место быть или могло бы быть, практически без документального подтверждения. То есть, кое-какие факты в пользу своей теории привести можно, ограничиваясь главным образом ссылками на труды таких же светил-культуртригеров, подвизавшихся на этой ниве ранее. А кое-какие, противоречащие, можно и не приводить, сославшись на то, что точка зрения NN всего-навсего его точка зрения. Очень удобно. Не надо годами перебирать и изучать предметы из музейных хранилищ, просиживать в архивах и библиотеках. Достаточно освидетельствовать десяток-другой легкодоступных экспонатов, пролистать десяток-другой альбомов с картинками, на крайний случай – поискать в Интернете. И – готово! Придумать какую-нибудь оригинальную теорийку дело не хитрое. Обставить её многостраничными рассуждениями «ни о чём» – тоже вполне посильное ремесло для любого мало-мальски грамотного человека.
Ещё одна системная беда, не дающая до сих пор возможности для прогресса историко-искусствоведческих направлений российской науки – келейность. Всем памятен афоризм застойных времён: «Полы – паркетные, врачи – анкетные», недвусмысленно указывавший на полную несостоятельность номенклатурного подхода к живой науке врачевания. То же самое имело место и в других областях, которые не требовали присутствия в горячих цехах и проблемных точках, где решались вопросы жизни и смерти. Одной из таких тихих заводей, где в сытости и необременительности тяжким трудом плавали мальки ответственных работников аппарата ЦК и прочих интересных организаций СССР, стали гуманитарные учреждения: музеи, архивы, библиотеки, ВУЗы, НИИ и далее – везде, вплоть до освобождённого завотделом культуры завода «Красный лапоть».
Ленивая, сытая жизнь. Плановый карьерный рост, сопряжённый с ростом благ материальных. Непререкаемый авторитет, позволявший топить «на корню» критиков и оппонентов. Степени, награды, звания… Труды и книги, созданные подчинённым планктоном за премиальную квартальную прибавку к их окладу. Бывали в отечественной истории и случаи, когда целые музеи создавались конкретно и целенаправленно под любимое чадо члена Политбюро ЦК. Надо же девочке где-то работать? На руководящей должности, само-собой…
Такой разврат породил и такое же развратное отношение к вверенным ценностям.
Есть, конечно, и объективная причина, объясняющая такое крайне поверхностное и небрежное отношение отечественных «учёных» к науке, которой они вроде бы как посвятили жизнь. Совершенно очевидно, что годы, которые провела страна за «железным занавесом», вырвали отечественную науку из общемирового научного контекста. Крайняя ограниченность информации о достижениях исследовательской мысли за рубежом, скудное количество доступной литературы по исследуемому предмету, невозможность своими глазами увидеть собрания и коллекции музеев и галерей (даже в странах социалистического лагеря), отсутствие общения с иностранными коллегами. Все эти факторы способствовали тому, что деятели советской исторической науки были обречены на многие годы и десятилетия вариться в собственном соку, не имея возможности скорректировать свои изыскания с учётом открытий и достижений мировой науки. Плюс к этому – марксистско-ленинский базис, который необходимо было подводить под любое изыскание, дабы его результаты были не столько научно, сколько классово обоснованы.