[Нелунатик-увы]

"Если бы еще он изменил своему искусству, забыл свое старинное мастерство, отказался от нежнейших гирлянд и гербов, повернулся спиной к ампирному этикету; если бы перестал быть спутником аристократии, опростился, ушел в народ, как хаживало столько наших великосветских опрощенцев; если бы его искусство заговорило, или хотя бы старалось заговорить, теми простыми, всем понятными, нужными словами, какими заговорил граф Толстой, ставши яснополянским Львом Николаевичем, - если бы Савл или Павлом! – тогда мы, свидетели и современники, еще поняли бы его. Но этого именно не было, - не было метаморфозы, внезапного обращения, скинутых одежд, наготы, препоясанных чресл и пела на голове, - Чехонин ни от чего не отказался, своего искусства не изменил, любимых вещей не забросил, продолжал говорить тем же высокомерным языком ампирных форм, каким говорил раньше, даже становился все сложнее, обращался к более искушенным глазам, рассчитывал на более придирчивый вкус, - и однако же его перо и его кисть тончайше выписывали не императорские вензеля, а октябрьскую аббревиатуру «РСФСР», и нежнейшим голоском фарфора, два века привыкшим грассировать про «веру, царя и отечество», - выводил советскую сюиту: «долой помещиков и капиталистов», «пролетарии всех стран, соединяйтесь», «да здравствует октябрьская революция» и «царству рабочих и крестьян не будет конца»".

Фарфор Государственного завода

[Нелунатик-увы]

"То, что он сделал, было явно мужественно. Он не только пошел против своей исконной клиентуры: в те годы быть в одном лагере с захватчиками и переворотчиками было страшно. Неустойчивая доска политики взлетала и падала так бешено, что любое благоразумие требовало отойти в сторону и не рисковать головой. Чехонин же оставался на этих чёртовых качелях до конца, - вместе с футуристами. – Ну, этих-то мы понимали: кругом визжало, скрежетало, дребезжало, рушилось: значит, шел их пир…

Эти были неизбежны. Они зарождались в пыли, которую поднимала метла революции. Они должны были густо облепить все, - они облепили все: из бесноватые краски разбулькались и расплескались по площадям советских городов, буквы Республики разбежались кусочками завитков и столбиков в разные стороны, лозунги диктатуры разлезлись по частям, как оборванная паутина, и скривились статуи, выбухнув кусками и втянувшись дырами: революционная страна покрылась цветной проказой".

Фарфор Государственного завода

[Нелунатик-увы]

"Но Чехонин? Как мог он быть с ними, - ибо он был с ними: я помню сенсацию в художественных кругах, когда пришло известие, что Чехонин является членом той футуристической директории, которая объявила в 1918 году свою диктатуру в русском искусстве. Что ему было делать в этом обществе? – Не больше чем в том, рабоче-крестьянском. Эти уничтожали то, что он любил в искусстве, - те разрушали то, что он любил в жизни. Но он стоял каким-то их жарким товарищем, вместе, за одним делом, - и вместе с тем продолжал чеканить свой императорско-советский ампир.

Он мог быть «за», он мог быть «против», но не мог быть «над» или «посредине». Его искусство слишком эмоционально. Он даже больше поэт, чем мастер. Бывает, что его рука кажется утомленной; но его искусство взволновано патетикой всегда. Если он сюда принес свое старинствующее, ретроспективное мастерство, значит октябрьский переворот гудел ему в уши тем звоном, какой всегда подымал в нем кровь, какой ему слышался в его ампирной старине, какой был по нервному центру его искусства, отливался в образы, расцветал формами, составлял «тайну Чехонина».

Тайна Чехонина… Я впервые задумался над ней накануне лейпцигской графической выставки, в 1914 году, перед самой войной… Это было состязание наших лучших графиков. Чехонин до тех пор ни разу не бывал победителем Правда, его любили, его хвалили, ему давали заказы, но он был обычно какой-то первой фигурой во втором ряду. Теперь же, протягивая мне чехонинские листы, Маковский сказал: «Вот кто стал замечательным графиком… Лучший номер русского отдела…» В самом деле, это было так, или почти так. Чехонин резко рванулся куда-то вперед…

Он подымался скачками, как ртуть под внезапным огнем Война прядала вверх и вниз, вверх и вниз, фронты набегали и откатывались, и опять наседали, и точно детонациями от их канонад и потрясений взрывались в Чехонине нетронутые залежи мастерства. Годы войны были для него решающими. Это были его годы. В это именно время он стал быть. Он сделался «Чехониным»…

Мы помним, как оцепенела русская художественная жизнь, когда началась война, - не было выставок, закрылись журналы, не работали художники, - и как совсем замерла она в параличе, когда прокатилась октябрьская революция. С ней вскипели, запузырились, закишели только футуристы. Но у них для этого был закон достаточного основания. А у Чехонина? – В 1918 – 1919 году он был таким же исключением, каким был в 1914 и 1915. Все остановилось в его кругу, а он рос, - там молчали, иногда бормотали, - а он был, как никогда, красноречив. Он не просто совпал с войной и с революцией по времени, как могут на одном отрезке хронологической плоскости протянуться два параллельных, несоприкасающихся, равнодушных друг к другу явления, - в природе войны было, очевидно, нечто, что прямым путем перелилось в революцию, и что составляло становой хребет чехонинского искусства, сочленяло все его части, в течение двух десятилетий работы, между 1902-м и 1923-м годами".

Календарь Русской Революции Январь

Календарь Русской Революции Май

[Нелунатик-увы]

"… Искусство всходит на страсти. Художников, увлекавшихся ампирной классикой, было у нас необычайно много. Классицизм давно стал общим местом… Это был утенок среди утят.

Но он оказался гадким утенком. Перелом, начавшийся в нем в период войны, и с такой неистовостью прорвавшийся после революции, обнаружил, что между его классикой и классикой его друзей и учителей есть разница двух пород, двух кровей, двух жизнечувствий. Классицизм Бенуа и всей его плеяды был мечтательным, мирным, воспоминательным, пассивным. Чехонин же вдруг вырвался из этого круга. Его классицизм стал жарким, боевым, мужественным. Для них хо было, прежде всего, то, чего уже нет, что не вернутся никогда, о чем можно вести лишь беседу, занятную, или даже взволнованную. Для него, это было то, что есть, что должно быть, чем пахнет и опьяняет современность… Для них это было эстетическим воспоминанием, - для него эстетикой жизни. Поэтому Бенуа был ироником, Сомов - циником, Добужинский – сентименталистом, Нарбут – архивником. – Чехонин – трибуном!

- Чехонин гудел в свои ампирные формы, как в боевые трубы. Он трубил сбор. Он звал героев. Он пророчил победы. Он славил великую силу власти. Он был Мастер Ампира в подлинном, исконном, единственном значении слова… Это был инстинктивный бросок, слепой, не разбирающийся, не рассчитанный, не проверенный; это было бросок в неизвестность, - но бросок к будущему. Чехонин выиграл. Сквозь упадочную императорскую войну он пронесся в новую государственность революции. Его товарищи остались на том берегу."

Иллюстрация к Фауст и город Луначарского 1918 год

[Нелунатик-увы]

"Чехонин чувствовал у своих губ Роландов рог Его парадоксальный, ни с чем современным ранее не вязавшийся пафос Ампира, сонно трепетавший, как огонь в недостаточным воздухе, - забушевал. Он говорил о будущем, как о настоящем. Неслыханное художественное сочетание – Советский Ампир – проецировался под его нетерпеливыми руками. Неустроенная, блокированная, голодная советская страна стояла у него уже крепко, тяжко, законченно, и цвела великолепной классикой форм. Его советский ампир то изгибал своей вековой материал по новым ложбинам, то стариннейшей красотой одевал беглые лозунги политического дня.

В пифическом опьянении Чехонин сместил прошлое и будущее в настоящее. Эмблема РСФСР сплеталась у него и из цветочных гирлянд отошедшего столетия, и из сдвигов и разрывов футуристической эстетики 18-19-ого года, и из строгих очерков на некоем законченном фронтоне советской государственности".

- Чехонин чувствовал у своих губ Роландов рог Его парадоксальный, ни с чем современным ранее не вязавшийся пафос Ампира, сонно трепетавший, как огонь в недостаточным воздухе, - забушевал. Он говорил о будущем, как о настоящем. Неслыханное художественное сочетание – Советский Ампир – проецировался под его нетерпеливыми руками. Неустроенная, блокированная, голодная советская страна стояла у него уже крепко, тяжко, законченно, и цвела великолепной классикой форм. Его советский ампир то изгибал своей вековой материал по новым ложбинам, то стариннейшей красотой одевал беглые лозунги политического дня.

В пифическом опьянении Чехонин сместил прошлое и будущее в настоящее. Эмблема РСФСР сплеталась у него и из цветочных гирлянд отошедшего столетия, и из сдвигов и разрывов футуристической эстетики 18-19-ого года, и из строгих очерков на некоем законченном фронтоне советской государственности.

Заглавные буквы

[Нелунатик-увы]

"Взыскательный социолог спросит: «И это художник советской революции?» - «Это верный спутник ее!» «А где же другие?» - «Их нет!», скажем мы, и пустим кино-ленту времени обратным ходом. И тогда социолог воочию увидит все то, о чем здесь было сказано: отвернувшиеся толпы художников на том берегу, - несколько шаманствующих футуристов у начала подъёма на этой стороне, и – и одинокую фигуру в старинном наряде, но с северскими эмблемами, поднимающуюся в гору вместе с революцией".

Диплом школы летчиков

[Нелунатик-увы]

Несколько работ Сергея Васильевича Чехонина

Иллюстрации к книге Руслан и Людмила Пушкина, 1921 год

Иллюстрации к книге Что такое театр Евреинова, 1921 год

Портрет Матери

[муся5]

Аргонавты.
Иллюстрированный сборник по вопросам изобразительного искусства и музейной жизни ,1923 год.

[муся5]

Аргонавты.
Иллюстрированный сборник по вопросам изобразительного искусства и музейной жизни ,1923 год.

Русская выставка в Берлине .
(Письмо из Берлина).
1922 год.

[муся5]

.